11 апреля ежегодно отмечается Международный день освобождения узников фашистских концлагерей. Этот день установлен в память об интернациональном восстании узников концлагеря Бухенвальд, произошедшем 11 апреля 1945 года.
В день памяти, хотим рассказ вам, об удивительном человеке, проживающем в дер. Могилёвцы, Зеленевичского сс. Замечательной матери и бабушке в первую очередь. Трудоголике, который воспитал не одно поколение школьников с любовью к истории родного края. Журналисте, который посветил себя увековечиванию исторической Памяти Пружанского района. И главное она в свои юные годы ощутила на себе все невзгоды ВОВ – это педагог истории и малолетний узник Германии Вера Викторовна Кречко (Терехова).
Вера Викторовна расскажите немного о себе.
Я – обычный человек, со своими радостями и неудачами, с ошибками, которые частенько вспоминаю и прошу Бога простить меня. Я никогда никому не завидовала, не льстила, не подлаживалась ни под кого, дорожу памятью павших, умею помочь в трудное время, имею свое мнение, обогащаюсь познавательно. Я – человек нужный, но не для всех удобный, мне нравятся люди добрых дел. Дорожу мнением мудрецов, предков.
Родилась я в городе Пскове в 1934 году. К VIII веку славяне-кривичи прибыли на берега реки Псковы и Чудесного озера и здесь обосновались. Кривичи – пращуры нынешних белорусов. Название «кривичи» пошло от слова «кровь» — близкие по крови, связанные кровным родством.
Кто каждый из нас по национальности? У нас всех в крови за долгие годы войн, переселений всего по намешивалось. Поэтому каждый из нас – просто человек мира. Народ складывается тысячелетиями. Кровь народа за века смешивается в людях и дает элементы генетического родства.
Город Псков я считаю своей колыбелью, а родина моя – Беларусь. Здесь я не родилась, но вполне пригодилась.
Чем больше я узнаю Пружанщину, тем все больше люблю эту землю, этот лесной задумчивый край.
Был ли в Вашей жизни девиз?
Он не только был, но и есть сейчас.
Раньше: «На стороне удачливых – удача, не к ним, а к неудачливым спеши».
Сейчас: «Если тебе плохо – найди, кому помочь».
Каждая семья во время Великой Отечественной войны прошла через жестокости и страдания, расскажите, как вы прошли через военные годы.
В суете, круговерти промчавшихся лет
Моя память не все сохранила,
Лишь войну, что глубокий оставила след,
Помню все – ничего не забыла.
Древний Псков запомнился мне горьким детством. Мои родители расстались в 1940 году. Мать уехала с её молодым человеком на место его службы – в Брестскую крепость. Я осталась на попечении бабушки и дедушки.
В июне 1941 года, когда репродукторы громко объявили о начале войны, отец примчался и долго уговаривал бабушку эвакуироваться. Она не согласилась. А 9 июля Псков был оккупирован. На улицах ревели танки, немецкие и финские солдаты гуляли по домам. Первый жуткий грохот в двери запустил механизм страха в моей детской душе. Помню, как немец рылся в комоде, забрал пуховые подушки. Уходя, сорвал со стены гитару и бросил мне под ноги.
Немцы в городе развесили штандарты со свастикой. Повсюду на стенах домов, на заборах, театральных тумбах – пестрили приказы, тексты которые заканчивались словами: «За нарушение – расстрел!» Название улиц переименовывались, так, например, улица Октябрьская стала улицей Гитлера. Каждый житель в возрасте 14 лет и старше получил немецкий паспорт, в котором стояла буква «S» — «советский человек».
Помню, как однажды в городе появилась огромнейшая машина с крытой платформой, это была передвижная киноустановка. Немцы загоняли в неё людей и показывали пропагандистскую хронику о своих военных успехах и о хорошей жизни в Германии. Детей собирали группами и заставляли петь перед микрофонами, затем транслировали по радио, как бы доказывали, что они приветствуют немецкий порядок.
По ночам нас пугали лучи прожекторов. Страшно было прислушиваться к шуму самолетов. Налеты казались бесконечными. На моих глазах под смертоносным грузом погибал город, тонул в сплошном облаке дыма. Рушились и пылали дома. В одно из прямых попаданий снаряда был разрушен наш дом. Хорошо, что до бомбежки мы успели спрятаться под навесом у реки. Возле каждого пожарища лежали трупы. У многих не осталось ничего – все, как и у нас, испепелил огонь.
Нас приютили чужие люди. Вскоре мы потеряли дедушку, который до войны работал на железной дороге. Однажды его вызвали в комендатуру и приказали вести состав в Германию. Дедушка отказался. Из комендатуры он еле вернулся, весь в ранах и переломах и больше не поднялся. Помню его последние слова, обращенные к бабушке: «Береги Верочку».
Медяки, которые лежали на его глазах, казались тяжестью, и я до последнего думала, что он раскроет глаза.
Немцы переселяли жителей из центра на окраины города, так как в центре расположили свои учреждения. Мы с бабушкой оказались в доме старого сапожника Ивана Игнатьевича. Помню, как однажды немец-заказчик пошива сапог, избил мастера за то, что он якобы поменял кожу. Сапожник старался объяснить немцу, мол, перед пошивом кожу держал в воде, в результате чего она меняет цвет. Фашист его не слушал…
Много жестокости пришлось перенести и моей бабушке, которая практически сутками работала в трудовом лагере.
Немцы установили в разных местах города виселицы и периодически устраивали публичные показы смертей мирных жителей. Однажды по городу разнесся слух, что у так называемого Дома Красной армии в канализационном колодце был найден труп немецкого солдата. Так немцы в отместку установили на базарной площади десять столбов, схватили столько же прохожих и повесили.
Людей силой сгоняли на подобные расправы и заставляли смотреть на агонию жертв. Однажды попали и мы с бабушкой на такую расправу. Чтобы я не смотрела на этот ужас, бабушка повернула меня лицом к себе и накрыла фартуком, требуя закрыть глаза. Немцы фотографировали сцену казни и все время хохотали.
С особой жестокостью немцы относились к евреям и военнопленным. Евреев расстреливали за городом в карьере, военнопленных мучили.
Помню, как в первую морозную военную зиму с Ленинградского фронта в Псков прибыл эшелон с советскими военнопленными. Это был настоящий гигантский «гроб»: перед погрузкой у солдат отобрали шинели, вагоны напаковали битком. Среди насмерть замерзших были еще те, кто подавал признаки жизни. Их свалили в общую кучу, облили горючим и подожгли. После войны на этом месте поставили памятник, надпись на котором свидетельствует о гибели 50000 жертв.
Город жил тревожной жизнью. Немцы стали вывозить мирных жителей в Германию. В сентябре 1943 года пришла моя с бабушкой очередь. Сначала нас отправили за колючую проволоку сортировочного лагеря, где под открытым небом на голой земле располагались сотни женщин, детей и стариков. Дьявольские «жернова» круглосуточно сортировали людей без остановки под их крики, так как разлучались родные люди. Плач и крики в лагере раздирали душу. Бабушка хотела меня спасти. Однажды, она подвела меня к воротам и стала выталкивать, говоря о том, куда мне надо пойти. Немец около ворот сделал вид, что этого не видит.
Я же плакала и не хотела уходить, бабушке ничего не оставалось, как взять меня обратно. До сих пор я помню этого немца, такой встречался за войну только один раз.
Вскоре нас погрузили в вагоны. Грохот колес состава, который вез вас на запад, надолго запомнился в памяти.
Восточная Пруссия. Станция Кретинга. Душ… Едкая жидкость с головы попадала в глаза… Площадь «Невольничий рынок». Всюду возы, «купцы» приехали за «живым товаром». Нас привезли на хутор недалеко от города Вейверженай. Всем заправляла хозяйка, у которой трое детей. Муж воевал. Здесь уже работали привезенные сюда работники из других стран. Для жилья нам выделили небольшую коморку и определили фронт работы.
Я работала в амбаре, перебирала горох, шелушила фасоль, пасла гусей, кормила кур. Бабушка, как могла, оберегала меня, так как мне приходилось терпеть насмешки господских детей. Однажды хозяйский сын закрыл меня в сарае и хохотал от того, что я не могла выбраться. Подставлял подножки, толкал, бил при любой возможности. Бабушка попробовала пожаловаться хозяйке, после чего она отказалась меня кормить. По этому поводу даже собирался хуторской совет, на котором старики из соседнего хутора согласились давать мне еду. К ним ходить надо было через лес и по возможности бабушка встречала меня. Она старалась угодить во всем хозяйке, так как боялась, что может отдать меня в киндер-хайм – детский лагерь, которых было много в Восточной Пруссии. Бабушка стала брать меня с собой в ночные, когда ей приходилось пасти коней. Она оберегала меня, но однажды с ней самой случилось беда. Бабушку ударила молния. Она лежала на земле, не подавая признаков жизни. Но парень-поляк, который работал в хозяйстве, принес лопату и стал засыпать землей бабушку, оставив только голову. К счастью, через некоторое время она зашевелилась…
Нас освободили танкисты. Мы вернулись на родину, город пережил «клиническую смерть», лежал в руинах. В город, в котором до войны проживало 63 тысячи человек, а после войны числилось только 143 жителя.
Однако никакие последующие лучшие дни не могли погасить остроту пережитого ужаса.
Я видела страшные маски на лицах тех, кто горел в огне войны и выжил, людей с обрубками вместо рук. Безногие передвигались на деревянных тележках, опирались о землю руками. Одеты были в подрезанные военные галифе и гимнастерки без погон, на груди – награды.
Перед глазами стоит картина: перед тележкой – пилотка, в которую прохожие кладут копейки…
Землянку я видела не в кинохронике, я в ней жила до того времени, пока нас с бабушкой не приютила добрая женщина. Бабушка устроилась на работу ночным сторожем, я старалась ей хоть в чем-то помочь. Перекинула торбу через плечо и пошла, просить милостыню. Таких детей было тогда много. Нас без проблем пропускали в палаты военного госпиталя, кто-то из нас читал здесь стихи, я пела песни. Раненые солдаты нас чем-то угощали, помню хлеб и колотый сахар. В жаркие дни я ходила по рынку и продавала воду. Людям, возможно, и не хотелось пить, но они покупали «редкий» товар, чтобы поддержать ребенка. Приходилось, и рыться на помойках, собирая картофельные очистки … Мыла их и прямо на улице жарила, щепок повсюду хватало.
Были и минуты маленького счастья. На руинах домов мы играли в войну. До слез спорили «не быть немцем». Во дворе дети делились всем, даже маленькую конфетку делили на всех.
Нашими игрушками были сломанные ружья, стреляные гильзы, солдатские каски, самодельные куклы.
Разве кто-нибудь из нас думал в то время, что все эти осколки снарядов и мин, офицерские планшеты, котелки станут музейными экспонатами?
Бабушка все время волновалась за меня, хотела, чтобы я училась и решила отыскать мать. Отец, получил тяжёлое ранения на Ленинградском фронте в то время проходил реабилитацию в госпитале.
Бабушка обратилась в общество Красного Креста. По специальному разрешению мы с бабушкой приехали в Брест, который в то время был закрытым городом. Теплой встречи не было. Мать была замужем за секретарем Брестского горисполкома партии, бывшим комиссаром партизанского отряда, у которого немцы расстреляли жену и детей.
Немного позже я узнала, что один из руководителей Брестского антифашистского подполья Ф.Боровский написал книгу «О них молчали сводки», в которой рассказывалось о подпольной группе, связанной с партизанами. Среди подпольщиков была и моя мать.
В доме мне было сказано, чтобы мать и её мужа я называла на «Вы» и чужого мне дядю называла папой. Для меня это было не желанным, и я с трудом изредка вынуждена была повиноваться.
Я пошла в школу, которая располагалась в старой деревянной еврейской довоенной школе. По старой привычке бегала на базар торговать, но уже не водой, а книгой Сталина «Вопросы ленинизма», которая пользовалась спросом.
В 1946 году семья переехала в Барановичи. Без моего желания и согласия муж матери удочерил меня, изменив прежнюю фамилию, отчество и день рождения. Так я стала Тереховой Верой Викторовной. Отчим не смог заменить мне настоящего отца, но дал мне приют на несколько лет и немного помогал, когда я стала учиться в Минске. Я же не смогла быть его дочерью.
Простили ли вы немцам за войну?
Предание древности рассказывают о кровопролитных нашествиях гуннов, монголов и других диких племен. Но все они бледнеют перед тем, что творили фашисты. Когда сейчас летит самолёт и я слышу его гул, я вспоминаю налёт на свой родной город и страшные разрушения… В моих ушах долго звучали слова: «русские швайн», «хэндэ хох!», «ком цу мир!», «Ферфлюхтер»… Уже почти нет тех, кто произносил эти слова, но за что я должна была их слышать? За что немцы убивали целые деревни и города? За что над дымом пожарищ ветер носил обрывки одежды ни в чем неповинных? За что они делали костный суперфосфат – спрессованную человеческую золу, упаковывая в тонны, и она стала сырьем для земли прусской?
Я бы не хотела ходить по их земле, не хотела бы пользоваться продуктами, выросшими на костях моих предков.
А сколько боли приносили немцы, когда сдирали кожу с человека, рвали ногти, чтобы сделать абажуры, дамские сумочки, выключатели!…
Могу ли я простить тому немцу, о котором написал Алесь Адамович в «Путешествии из Минска в Москву и обратно»:
«Прочел недавно: какой-то хорватский фюрер-фашист, тоскующий в эмиграции по утерянным возможностям на родине, возит с собой двадцатикилограммовую коробку, в которой… Глаза! Вырванные у пленных!»
Нельзя устроить перекличку всем погибшим! Каждый раз я встречаю День Победы с радостью и болью в сердце. Радуюсь, что в войну осталась живой, хотя смерть подступала много раз. А боль осталась в сердце за лишение детства и гибель родных. Кто-то высчитал, что каждые шесть секунд уносили одну человеческую жизнь. От этих слов становится жутко.
Не могу однозначно сказать о прощении. Говорят, что немцы покаялись, но настоящий человек, зная за собой вину, не кается. Он просит прощения…
Ваши пожелания молодому поколению, как найти себя.
Желаю мира и добра, Пусть вера, надежда и любовь сопутствуют в их жизни, не покидают терпение и силы. Каждому молодому человеку обращаю слова:
Не обижай – и не будешь обиженным,
Не унижай – и не будешь униженным,
Не подводи – и не будешь один,
И не суди – и не судим.
Данного слова не нарушай,
Дома родного не забывай.
Заповедь Божью помни навеки
Это не сложно – быть Человеком.
Основой всех свершений является вера и желание человека.
Надо:
— Знать, что делать,
— Хотеть это делать
— Верить, что это возможно сделать.
Вера Викторовна большое спасибо за интервью!
Спасибо всем узникам за мужество и терпение!
